Мы продолжаем серию постов об усадьбе, на территории которой расположен наш музей. В прошлом мы рассказывали о том, как она была построена и стала собственностью родителей Алексея Николаевича Толстого. Напомним, что, когда отчим и мама будущего писателя переехали в усадьбу, ремонт в ней был в самом разгаре и им пришлось терпеть ряд бытовых неудобств, связанных с проживанием в благоустраиваемых комнатах. Однако на этом их сложности не кончились.
Второй не менее серьезной проблемой стал подбор квартирантов и выстраивание отношений с ними: найти желающих оказалось несложно, только вот некоторые из них были не слишком желанными гостями для хозяев. Вот что писал Алексей Аполлонович находящейся в отъезде жене: «У меня сейчас вот какая хозяйственная задача. Я писал тебе, что офицер из переднего дома уходит, их переводят в Саратов. Значит, придется квартиру сдавать. Является съемщик, как бы ты думала, кто? – Куроедов.
Приехал и пристал с ножом к горлу: сдай ему 2 квартиры. Когда я наотрез сказал, что квартиранта из второй квартиры я сгонять не буду, – он хочет снять одну и маленькую во дворе. Ухаживает за мной, жена его у меня была, любезничают во всю, старую дружбу поминают и т.д. Но, представь, я, кажется, не сдам. Я предвижу, что это будет хуже, чем с Молоствовыми. Он едет с двумя горничными, поваром и своим любимым дворецким.
А там видно, что жене хочется и рысака, а к масленнице и тройку. Говорят, для этого снимут где-нибудь. Да ведь это все теперь только говорится.
А если вспомнить, что он – жила, что ласков, только когда я ему нужен… Он дошел до того, что, когда выяснилось, что он разместиться со всеми дочерьми не может, то стал просить, чтобы я Маньку, то есть старшую дочь, у себя поместил. Ну, с чем это сообразно? Нет, как ни приятна перспектива, что две квартиры не будут стоять пустыми, все же я не сдам Куроедову. Ну их, грендов».
Помимо слишком навязчивых потенциальных квартиросъемщиков с непомерными запросами были и такие, которые, сняв жилье, начинали хитрить и скрывать неприятности, произошедшие в арендованных помещениях. Некоторые жильцы, к примеру, пытались без разрешения хозяина самостоятельно сделать косметический ремонт в нескольких снятых комнатах, чтобы утаить заразные болезни, которыми переболели. Узнав об этом, Алексей Аполлонович был неприятно удивлен: «У меня вчера вот что было. Узнаю, что к Виршам идут обойщики. Спрашиваю – зачем? Комнаты переклеивать. Вижу – пьяные, несут обои, да плохие. Вызываю кухарку. Что это значит? «Не ваше дело, мы на свой счет». Велю доложить Вирбше. Запираются и никто не выходит. Иду с парадного. На вполне вежливое объяснение, что оклейка бывает разная и что я не могу допустить переклейку без своего надзора, встречаю длинный монолог, что я притесняю и т.д. Насилу удалось объяснить, что никакого нет притеснения не желать пьяных оклейщиков. Что же потом узнаю? В комнате, которую стали переклеивать, лежал тифовый больной, а в других комнатах лежит ребенок в кори. И в трансах мне даже не сочли нужным сказать об этом, предупредить. Конечно, я сейчас – на чердак; снял там все платье (и сейчас там висит). Захватил чистое белье – и в баню. Только после бани я подошел к Шуре. Все это укрывательство, вероятно, делалось с целью не повредить урокам. Не ожидал я этого от Вирбши».
Лишь спустя время Бострому и Александре Леонтьевне удалось подобрать «себе ассортимент симпатичных квартирантов». Некоторые молодые дамы, поселившиеся в усадьбе, особенно привлекали внимание юного Алексея Николаевича: «Даже одна из симпатичных квартиранток – великолепная музыкантша. Пропала моя головушка!! Но папа уверяет, что не пропала, надо верить!!». В целом, будущий писатель, как и члены его семьи, был доволен жизнью в Самаре, в последствии вспоминал, как интересно и весело жилось семье «на людях».
Автор текста: Ольга Жиганова