«В литературных кругах в те годы усиленно

и разнообразно развлекались.

Дионисийские вечера и пляски, маскарады,

любительские спектакли сменяли друг друга.

Толстые всюду были на первых местах»

Н.В. Крандиевская

В богемной среде поэтов и художников начала XX века распространенной практикой было устройство фееричных вечеринок с маскарадами и спектаклями. Желая отдалиться от реальности, люди Серебряного века охотно стилизовали свою идентичность, маскируя своей облик и превращаясь в «ряженых». Литературовед Азадовский отмечает, что маскарад воспринимался не только как развлечение, но как стиль поведения, вызванный желанием погрузиться в иллюзорный сказочный мир, где фантастическое и повседневное сливаются, полностью растворяясь друг в друге.

Наталья Крандиевская воспоминала, как Федор Сологуб уговаривал ее принять участие в своём спектакле «Ночные пляски», режиссировать который согласился В.Э. Мейерхольд:

«ʺНе будьте буржуазкой, — медленно уговаривал Сологуб загробным, глуховатым своим голосом без интонаций, — Вам, как и всякой молодой женщине хочется быть голой. Не отрицайте. Хочется плясать босой. Не лицемерьте. Берите пример с Софьи Исааковны, с Олечки Судейкиной. Они — вакханки. Они пляшут босые. И это прекрасноʺ.
Но раздеться догола всё же казалось неимоверно глупым. Я отказалась от ʺночных плясокʺ, чем утвердила свою буржуазность. Ни на какие ʺдействаʺ меня больше не приглашали».

Возможно, представители российской литературно-художественной среды переняли такие формы досуга во Франции, где у многих были мастерские и куда они периодически уезжали жить. Каждый год парижские художники устраивали бал четырех искусств «Bal des Quat’z’Arts» — «весенний шабаш, на котором ликующее обнаженное тело получает свободу на одну ночь в году». Вот текст пригласительного на один из таких балов:

«Старина (Mon vieux)! Мы тебя ждем в этом году на наш бал со всеми твоими маленькими приятельницами. Бал в этом году изображает ярмарку в Византии. Те идиоты, которые вздумают нарядиться в костюмы арлекинов или пьеро или возьмут их напрокат в мещанских лавчонках, могут искать других балов, где допускаются идиотские костюмы».

Сильное впечатление произвел этот бал и на вторую жену Алексея Толстого – Софью Исааковну Дымшиц:

«Я костюмирована была египтянкой. Пришла я с группой наших русских художников, хотя и была приглашена французским архитектором –жильцом пансиона, в котором мы жили. Начались шествия. Все они представляли эпизоды из времен греческого эпоса, во главе с самыми красивыми женщинами и мужчинами Парижа — артистами и моделями. Шествия чередовались с другими аттракционами. По окончании вечера, ввиду того, что еще не было никакого транспорта, мне предложили вернуться в фургоне с декорациями, фургон должен был проехать мимо нашего отеля. Доехав до дома, я слезла, и, пока, доставала деньги, чтобы расплатиться с возницей, из-под декорации вылез совершенно голый человек, вдребезги пьяный. Этот человек оказался мой французский архитектор. Он жил в том же отеле. Вместо того, чтобы скрыться, он начал декламировать с пафосом героические стихи. На улице все это выглядело иначе. Собралась толпа, но никого это не удивило, так как в это раннее утро не только голые люди разгуливали по Парижу, но все бассейны в парках были полны купающимися, участниками Катзара»

Вернувшись в Россию, Толстой и Софья Исааковна стали устали устраивать костюмированные вечеринки у себя:

«Присмотревшись к роскошным приемам меценатов, мы решили «утереть им нос», устроив у себя маскированный бал на свои весьма небогатые средства. Народу собралось у нас столько, что из наших пяти комнат пришлось вынести всю мебель. Одну из комнат заняли под буфет. Ассортимент в буфете был далеко не разнообразный: винегрет, холодная телятина, шампанское, лимонад. Зато всех очень забавляло, что вино и лимонад стояли в детской ванночке со льдом. Было очень весело. К двенадцати часам ночи приехали актеры Малого театра, которые выступали с импровизациями. Дом был полон самыми различными людьми: от репортеров до писателей и от художников до меценатов»

По-иному выглядит вечеринка у Толстых в воспоминаниях Крандиевской:

«Масляничные дни 1914 года. Маскарад в квартире у Толстых, на Новинском бульваре. Народу столько, что ряженые толпятся в передней, в коридорах и даже на лестничной площадке. Теснота, бестолочь и полная неразбериха придают особую непринужденность маскарадному веселью. Маски сногсшибательно эффектны, смелы и разнообразны: купчиха Носова в домино из драгоценных кружев и в треуголке, художники с разрисованными физиономиями, эльфы, гномы, пираты, фараоны, арлекины, скоморохи, клоуны, звездочеты и просто полураздетые люди, без твердых тематических установок. Среди ряженых много актеров, приехавших со своими «номерами» — балетными, вокальными, эстрадными. Плотная женщина во фраке и в цилиндре, стоя на стуле, поет куплеты:

В доме у Толстого,

Не у Льва — другого,

Нынче праздник и веселье, всё вверх дном!

Всюду песни, пляски,

Все надели маски,

Тили-тили, тили-тили, бом-бом-бом! — подхватывает хор.

Хозяин, в лиловом парике, одетый маркизом, разыскал меня в толпе и повел в ванную комнату разливать крюшон. На мне был костюм ковбоя, за спиной игрушечное ружье, которым Толстой немедленно принялся размешивать крюшон в эмалированой ванне, полной до краев. Он черпал кувшинами, я передавала их за дверь жаждущим. Устав, оба присели на край ванны.

За стеной, по коридору, гремели, топотали, били в бубен, гикали, взвизгивали. Какой-то обсыпанный мукой Пьеро с писком вдунул в приоткрытую дверь к нам «тещин язык» и, втянув его обратно, исчез.

— Вот вам и «тили-тили, тили-тили, бом-бомбом!» — запел вдруг Толстой, передразнивая кого-то, и, увидя в дверях жаждущего, снова зачерпнул в ванне, уже царапая кувшином по дну. — Подумать только, целую ванну вылакали винища,— покачал он головой,— ну, и могу-уч народ русский! Надо шинок закрывать.— И, взяв меня под руку, сказал решительно: — Хватит. Пойдемте танцевать!».